О фальшивых кумирах."Куда идти? Чего искать? Каких держаться руководящих истин? Старые идеалы сваливаются со своих пьедесталов, а новые не рождаются. Никто ни во что не верит, а между тем общество продолжает жить и живет в силу каких-то принципов, тех самых принципов, которым оно не верит».
Так писал Н. Е Салтыков- Щедрин в 60-е годы 19 века.Это вопрос, на который дал ответ в своем романе Достоевский. Но это и вопрос, который обращен в наш сегодняшний день.
Только после того, как нам станут понятны гуманизм и красота христианского вероучения хотя бы в его главной сути , можно серьезно и глубоко заниматься исследованием основной идеи Достоевского в романе «Преступление и наказание» - идеи христианской страдательной любви.
Для этого надо обратиться к евангелию, либо каноническому, либо беллетризированному венесуэльским писателем Мигелем Отеро Сильвой.
Что нового по сравнению с древним законом внес Иисус в человеческие отношения?.
Иисус не отвергал Древний закон, более того, он хотел сохранить его: «Я пришел не упразднить, но исполнить». «Никто, - замечал Иисус, - испив старого вина, не захочет нового, ибо говорит: «старое лучше». Но если книжники часто прибавляли к Закону сотни мелочных правил, то Иисус возвращал Ветхий Завет к его истокам, к Десяти Заповедям Синая, то есть переносил значение из сферы церемоний, обрядов в область духовно- нравственную.
Если закон воспрещал убийство, то Иисус призывал изгонять из сердца ненависть, корень преступления.
Если закон требовал соблюдения клятвы, то Иисус вообще считает ее излишней: «Да будет слово Ваше «Да - да», «нет - нет», а что сверх этого - от лукавого».
Закон считал ближним только соплеменника и единоверца. Но Христос не ограничивает это понятие столь узкими пределами. Когда один книжник спросил его: «Кто мой ближний?» - вместо ответа он рассказал об иудее, который попал однажды в руки грабителей. Ослабев от ран, лежал он на дороге и с горечью видел, как священник и храмовой служитель равнодушно прошли мимо него. Меньше всего он ожидал сочувствия от самаритянина, ехавшего вслед за ним. Мог ли этот иноплеменник оказаться лучше жреца и левита? Однако тот остановился и, не спрашивая ни о чем, помог пострадавшему: перевязал раны, довез на своем муле до гостиницы и заплатил за него вперед. «Кто из этих троих оказался ближним попавшему в руки разбойников? - спросил он у книжника. Он заставил его самого прийти к мысли, что братом и ближним может быть любой человек.
Неприятие «чужаков», в какие бы одежды оно ни рядилось, есть инстинкт, который преодолевается людьми с трудом. Евангелие же недвусмысленно призывает бороться с национальной исключительностью. Надо ли говорить, как актуально это звучит сегодня в раздираемом национальными распрями мире.
Иисус решительно объявил устаревшим деление пищи на «чистую» и «нечистую». Нечистыми могут быть только мысли, побуждения, поступки людей.
... не то, что входит в уста человека, оскверняет человека, а то, что исходит из уст его...
«Вас учили, что древним повелевалось: жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, ожог за ожог, рана за рану... А я говорю вам: никогда не отвечайте злом на злодейство. Обуздать себя при чьей-либо попытке унизить тебя не означает уступить или сдаться, а означает, что ты поступаешь как человек, который не хочет уподобляться тем, кто унижает себе подобных тысячи лет. Помните, что Отец небесный повелевает восходить солнцу над злыми и над добрыми и посылает дождь и на праведных и нечестных. Я пришел заново вылепить человека из глины посредством любви и потому говорю вам: всякий раз нам надо ломать собственную природу, когда нам будут нашептывать, чтобы мы закрыли перед любовью двери.»
«Не судите, да не судимы будете» - одна из самых привлекательных заповедей Иисуса. Однажды в Иерусалиме, когда он сидел на паперти у дверей храма, к нему подошли книжники и фарисеи, силой таща за собой женщину. Ее на рассвете застали в постели с мужчиной, который не приходился ей мужем, и они выволокли ее на улицу, чтобы забить камнями. Они сказали Иисусу: «Эта женщина убежала из дома, предалась блуду с иноземцем, стонала от блаженства и плотского ублаготворения под римским солдатом, которого раньше и в глаза не видела. Мы должны побить ее камнями, а ты что на это скажешь?» Иисус молчал, сидя на паперти, и выводил на камнях какие-то знаки своим посохом. Фарисеи и книжники, тая желание получить такой ответ, чтобы можно было потом состряпать извет в Синедрион, повторили свой вопрос». «Моисеев закон велит насмерть побивать камнями женщин за прелюбодеяние, а ты что скажешь?». Иисус, наконец, встал, посмотрел им прямо в лицо и вымолвил: «Кто из вас без греха - пусть первый бросит в нее камень». Лицедеи переглянулись: каждый из них хорошо знал грехи другого... Сначала стали уходить старики, а потом ушли и другие, и Иисус остался один с женщиной, изменившей мужу. Тогда Иисус обратился к ней: «Где же твои обвинители? Видишь, ведь никто не посмел осудить тебя». «Никто, Господи», - ответила женщина со слезами. «И я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши».
Еще в самом начале своего служения Христос утвердил новое отношение к женщине. Для Сократа, например, женщина была лишь тупым, назойливым существом, а Будда не разрешил своим последователям даже смотреть на женщину. В дохристианском мире женщины чаще всего оставались лишь молчаливыми рабынями, жизнь которых была ограничена изнурительным трудом и домашними заботами. Не случайно в одной из иудейских молитв были слова: «Благодарю тебя, боже, что не создал меня женщиной...»
Христос возвращает женщине отнятое у нее человеческое достоинство и право иметь духовные запросы. «А я вам говорю: женщина и мужчина - одна плоть. Бог при сотворении мира создал человека мужчиной и женщиной, а то, что бог сотворил, нельзя изменить и превратить мужчину в хозяина, а женщину в его собственность». Его ученики были страшно поражены тем, что не им, а простой женщине, к тому же еретичке (самарянке) и блуднице он впервые прямо сказал о себе как о Мессии и посвятил ее в сущность религии духа. Поучительно, что даже противники Иисуса, хотя и видели его в окружении женщин, не осмеливались клеветать на него. Это одна из поразительных черт евангельской истории.
Какая заповедь самая трудная?
Это заповедь о любви к своим врагам, так как людям свойственно ненавидеть своих врагов. Иисус учит, что дети божьи должны побеждать зло добром. Им следует бороться с мстительным чувством. Мало того, они должны желать добра своим обидчикам. Это высший подвиг и проявление подлинной силы духа, та захватывающая дух высота, куда зовет Сам Творец.
Так в толковании Ветхого Завета проступали контуры Нового. В свете Евангелия бледнели и теряли значение старые правила и обряды. «Никто, - говорил Иисус, - не ставит заплату из новой ткани на ветхой одежде. Пришитый кусок ее разорвет, и дыра будет хуже. И не наливают вино молодое в мехи ветхие, иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но наливают вино молодое в мехи новые, и сохраняется то и другое». Иисус не лишает религию формы, но всегда указывает на первенство любви, веры, внутреннего духовного устроения.
Евангелие разрушило преграды, издавна разделявшие людей. Тем, кто соблюдал обряды Закона, и кто не знал их, иудеям и чужеземцам, мужчинам и женщинам - каждому оно открывало дорогу в царство Христово, где становилась второстепенной принадлежность к нации, сословию, полу, возрасту. Созерцая это чудо, апостол Павел восклицал: «Здесь нет эллина и иудея, нет обрезания и необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всех - Христос».
Евангелие было той книгой, которая всегда лежала открытой в жалкой каморке Сони у Капернаумовых.
Образ Сон Мармеладвой несет в себе такой мощный воспитательный заряд, что равный ему по силе трудно найти даже в нашей русской литературе.
Что же стоит за самопожертвованием Сони Мармеладовой, сила или слабость?
И почему для достижения гармонии в мире Достоевский выбирает не «топор», а «крест»?
. «... ни один атеист, оспаривавший божественное происхождение Христа, не отрицал того, что он - идеал человечества: в чем этот идеал? - все отдавая, ничего себе не требовать».
М. Гус в книге « Идеи и образы Достоевского» пишет о Соне Мармеладовой так: «Ее идеология исчерпывается верой в Бога. Это - психология своей слабости перед лицом жизни. Соня боится жизни, в которой погибает она сама, ее отец, ее мачеха. Она бежит от ужасов жизни под сень религии. Поэтому ей не под силу опровергнуть диалектику Раскольникова, овладеть его душой».
На первый взгляд, действительно, кажется, что так оно и есть. Достаточно вспомнить внешний облик Сони, ее комнату, которую она снимает у Капернаумовых, ее жалкий наряд для улицы. Особенно в эпизоде с подложенной Лужиным сторублевкой во время поминок по ее отцу. Мы много раз видим Соню в ее обычном, забитом и униженном состоянии, а сцена со сторублевкой вроде бы подтверждает это - Соня не способна защитить себя, она слишком слаба. Она только повторяет: «Я не знаю... Я ничего не знаю...»
Первоначально трудно даже предположить, какие огромные и активные силы таятся в Соне. Она входит в роман испуганным и нескладно одетым подростком в момент предсмертной исповеди Мармеладова. Во второй раз Соня является Раскольникову без убогого и позорного наряда, в «своем» виде, что только усугубляет создаваемое ею впечатление беспомощности, и Раскольников поначалу смотрит на нее как на оскорбленного и растерянного ребенка, нуждающегося в защите и помощи. Он даже оказывает ей покровительство. Почему же именно к Соне идет Раскольников с признанием об убийстве??
Ему нужно оправдание, облегчение, союзница, ведь Соня тоже «переступила». Не случайно Раскольников идет к Соне именно после сцены со сторублевой бумажкой. На примере Лужина Раскольникову легче объяснить Соне свою теорию, ведь и он, и она понимают, что было бы, если бы не вмешательство Лебезятникова, а ведь это случайность. С этого он и начинает свой разговор. Объяснив ей, что было бы в дальнейшем (острог для Сони и гибель всех Мармеладовых), он задает ей вопрос: «Лужину ли жить и делать мерзость или умирать Катерине Ивановне, то как бы вы решили: кому из них умереть?» Вот тут-то Раскольников и сталкивается с новой Соней .
Почему Соня никак не может понять, что от нее требует Раскольников, может быть, в силу того, что она необразованна? («Как может случиться, чтобы это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил, кому жить, кому не жить?»).
Понять Раскольникова так, как он этого хочет, ей не дает вера в бога. Для Раскольникова профессия Сони - неизбежный, неумолимый результат условий, в котором она живет. Она тот самый «процент», следствие, о котором рассуждал Раскольников, увидев пьяную девочку на бульваре. Раскольников и Соня не могут понять друг друга, потому что он для «всеобщего счастья» принес в жертву чужую жизнь, а она свою.
Для Достоевского Соня не только фаталистическое следствие, она наделена элементом свободы. Он понимал железную силу тисков нужды и обстоятельств, сдавивших Соню. С точностью социолога он обрисовал узкие «просторы», которые оставила ей судьба для собственного маневра. Но, тем не менее, Достоевский нашел и в Соне, в беззащитном подростке, выброшенном на тротуар, в самом последнем, самом забитом человеке большого столичного города источник верований, собственных решений, продиктованных своей совестью и своей волей.
Профессия проститутки ввергает Соню в позор и низость, но мотивы и цели, вследствие которых она вступила на свой путь, самоотверженны, возвышенны. Из исповеди пьяненького Мармеладова мы знаем, как кроткая и безответная, худенькая и бледненькая Соня переспрашивает: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели мне на такой дело пойти?» - и Катерина Ивановна отвечает: «А что ж, чего беречь? Экое сокровище». По прямому смыслу реплик выходит, что Соня вступила на позорный путь по принуждению, под давлением мачехи. Между тем это не так. Она не хуже Мармеладова понимает: «Но не вините, не вините, милостивый государь, не вините. Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей не евших, да и сказано более ради оскорбления, чем в точном смысле... Ибо Катерина Ивановна такого уж характера, и как расплачутся дети, хоть они с голоду, тотчас же их бить начинает». Соня пошла, не послушная чужой воле, а от ненасытимой жалости, не виня Катерину Ивановну, а даже успокаивая и утешая ее.
Достоевский подчеркивает, что жертвы бывают разные. Бывают люди, отдаваемые на заклание и согласные на отведенную им роль по пассивности, по врожденной ли овечьей покорности. Но бывают люди, сами, по своей воле, выбирающие роль жертвы, чтобы кровью своей, мученичеством своим, жизнью своей спасти других. Соня жертвует собой не ради сладости жертвы, не ради благости страдания, даже не для загробного блаженства своей души.
Что же стоит за самопожертвованием Сони - сила или слабость?
В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский писал: «... самовольное, совершенно сознательное и никем не принуждаемое самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, - признак высочайшего развития личности, высочайшего его могущества, высочайшей свободы собственной воли. Добровольно положить живот за всех, пойти за всех на крест, на костер, можно только при самом сильном развитии личности».
Добавим еще один существенный момент. Жизнь проститутки для нее горше смерти. Но как сама, по собственной воле, пошла она на панель, так сама же, по своей твердой, несокрушимой воле она не наложила на себя руки. Перед ней вставал вопрос о самоубийстве. По ее мнению, это было бы слишком эгоистическим выходом - оно избавило бы ее от позора, от мучений, оно вытащило бы ее из зловонной ямы, но «... с ними-то что будет?»
Что дает Соне силу и помогает сохранить душевную чистоту в этом страшном мире?
Сама Соня отвечает на этот вопрос так: «Чем я без бога-то была?» «Христос воскресил меня».
Причем , по замечанию К. Леонтьева, «эта молодая девушка как- то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет, к
чудотворным иконам и мощам не прикладывается. Она действует по христианскому принципу «вера без дела мертва есть».
Нравственное перевоспитание людей с помощью деятельной христианской любви - вот в чем видел Достоевский путь к будущему братству людей на земле. Для переустройства мира писатель выбирает не топор, а крест. Почему ?
Половинчатая крестьянская реформа в 1861 году ввергла страну в ситуацию двойного социального кризиса: старые крепостнические "порядки осложнились новыми, буржуазными. Нарастал распад вековых духовных ценностей, смешались представления о добре и зле, циничный собственник показал свое торжествующее лицо. История доказала, что ломка прежних устоев, формаций, строя освобождает человека от нравственности. Он теряет самоориентацию. Прошлое разрушено - будущее неизвестно.
Именно в такое время возникают всякого рода теории, позволяющие процветать самому низменному в человеке, опирающиеся, в сущности, на одну-единственную теорию: сильный выживает - слабый - нет. Такие периоды особенно опасны для молодежи. Почему?.
Для молодого человека «смутное время» опасно прежде всего потому, что у него еще не окончательно выработаны жизненные принципы. А особенно опасно оно, по мнению Достоевского, для человека неверующего. Неверующий человек начинает обожествлять себя, а обожествляя себя, он неизбежно становится рабом каких-то других идей, кумиров, вождей, фальшивых авторитетов. Достоевский убежден, что неверующее человечество рано или поздно соскользнет на путь индивидуалистического самообожествления. И он имел все основания так думать.
В 1844 году в Германии вышла книга Макса Штирнера «Единственный и его собственность», которая тут же стала известна и в России. Люди самых разных биографий, направлений - Белинский, Герцен, Бакунин, Тургенев,
Анненков, Хомяков - свидетельствуют о громадном впечатлении, произведенном ею на юношеские умы и поколение 40-х годов XIX в. В Германии и Западной Европе шум от этой книги улегся очень скоро, в течение двух - трех лет. Однако в России книга Штирнера сохранила свое влияние еще и в шестидесятые годы. Анненков сообщил Тургеневу, что в Москве арестовали трех студентов «за распространение переводов Бюхнера, Стирнера и русских заграничных произведений».
Издатель «Русского вестника» Катков в 1866 году пишет в «Московских ведомостях»: «... появились теперь атлеты революции, атеизма и материализма, пред коими «Колокол» бледнеет. Учащееся юношество предалось умственному разврату во всех его видах и с жадностью бросилось изучать Фейербаха, Макса Штирнера и Бюхнера».
Сущность книги Макса Штирнера заключается в следующей философии: «Я сам создал себе цену, и сам назначаю ее. Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никому, никакой власти в мире. Наслаждение жизнью - вот цель жизни».
Как показало время, такие идеи очень живучи. В 1865 году на русский язык была переведена книга французского императора Наполеона III «История Юлия Цезаря», где развивалась мысль об особом предназначении великой личности и ее неподсудности общим законам.
Достоевский, конечно, знал об идеях своего времени, более того, он вступил в страстную борьбу с ними. Есть основания предполагать, что именно из книги Штирнера он заставил Раскольникова черпать теоретические и нравственные аргументы, оправдывающие «преступление, разрешающее кровь», в том числе и простое уголовное убийство. Своим романом он хотел нанести удар всем не христианским, материалистическим, социалистическим и революционным теориям преступления.
В сознании Достоевского очень рано встал вопрос о человеческой личности как тайне, о взаимосвязях его с социальным миром.
В августе 1839 года он писал брату Михаилу: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, не говори, что даром потерял время: я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».
Где искать первопричину зла: в самом ли человеке или во внешних обстоятельствах?
Русские демократы, начиная с Белинского, считали, что «человек родился не на зло, а на добро, не на преступление, а на разумно-законное наслаждение благами бытия..., что его стремления справедливы, инстинкты благородны, что зло скрывается не в человеке, но в обществе...». Чтобы покончить с преступлениями и людской виновностью, надо покончить с ненормальностью общества.
Достоевский же был убежден, что «никакой муравейник, никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человека от ненормальности, а, следовательно, и от виновности и преступности».
По Достоевскому, добро и зло не являются внешними силами, они коренятся в самой природе человека и подчас нераздельно сливаются друг с другом, оставаясь вместе с тем противоположностями.
Именно в силу этого своего убеждения Достоевский был противником любых революционных теорий, он, как и JI.H. Толстой, полагал, что человеческая история должна идти естественным путем, он был противником любого насилия, в том числе и революционного. («Ждут будущего муравейника, а пока зальют мир кровью», - иронически замечает он).
Борьба Достоевского не ограничивалась только философским содержанием. Это была борьба с конкретными явлениями его времени, с революционными теориями, которые он считал чрезвычайно опасными, ненужными, вредными для России, и которые он развенчивал в течение всей своей последующей деятельности.
Был ли Достоевский прав в этой борьбе?
Можно поставить вопрос несколько по-другому.
Достоевский вступает в полемику прежде всего с революционерами-демократами во главе с Чернышевским. В романе Чернышевского «Что делать?» Рахметов заявляет: «Мы требуем для людей полного наслаждения жизнью». «Новые люди» в романе действуют по принципу: как для меня лучше, так и сделал, с той только разницей, что для них личная выгода совпадает с общей, личное счастье невозможно без счастья народа. Жертва для них - «это сапоги всмятку».
Кто же прав, разумные эгоисты или Достоевский, утверждающий, что» нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием»?
Человек сам выбирает, кому служить, богу или мамоне. Можно ли служить двум богам сразу?
Очевидно, что каждый человек на этот вопрос ответит по-своему.
