Кореш Лехи ЛяховаИгорь Растеряев на ютубе, на комбайне и в национальном подсознании
Одни уверены, что это реальный деревенский самородок, другие в курсе, что на фоне бескрайнего русского поля рвет гармошку актер из театра «Буфф». Есть мнение, что он «совесть ютуба», но имеет место и подозрение, что перед нами обыкновенный питерский сноб, который морочит людям головы. Для кого-то он продолжатель традиций скоморошества, но есть и такие, кто видит в нем нечто среднее между Высоцким, Чистяковым и Джимом Моррисоном. Доподлинно широкой публике известно лишь одно: Игорь Растеряев ворвался в наши головы верхом на композиции «Комбайнеры». Вышло все случайно. — Я вообще ни при чем, — вспоминает Игорь. — Это все Лёха Ляхов, мой московский друг. Ради прикола снял песню на видео и разместил в интернете. А я и слова-то такого не знал — «ютуб». Он мне говорит: «Ты уже там». Я отвечаю: «Здорово. А что это такое?»
Казачий хутор Глинищи. Полсотни дворов, медвежий угол Волгоградской области. Мы сидим в хате, где живет молодой лесовод Вова Буравлев, именно ему посвящены «Комбайнеры», взорвавшие интернет. Уютно тикают ходики. Игорь вспоминает свой концерт в московском клубе. «Вову там я представил так: “И впервые в Москве, а также вообще в каком-либо другом городе, кроме Михайловки и Арчеды, Вова Буравлев!” Зал возбужденно встрепенулся: “Комбайнер, это же комбайнер!” А Вова вышел на сцену, произнес с достоинством: “Добрый вечер, дамы и господа” — и прочь от этих дикарей. Зрители в восторге загудели: “Он нас стесняется, значит, он настоящий”».
Между Брокгаузом и Ефроном— Сборище дураков, — комментирует Вова свое скоротечное появление на столичной публике. — Смотрю, пап, — объясняет он отцу-казаку, — сидят дети натуральные, только сильно испорченные взрослыми. С комплексами. И если верить Иоанну Кронштадтскому, изнуряемые бесами. А потом глянул вдаль, на галерку — там Женя Михин, Андрюха Карасев — земляки. Легче стало. Но все равно: я две песни послушал и ушел.
Что там говорить, зажиточная публика явно соскучилась по «настоящести», устав от силиконовых б…дей и безголосых мужеложцев. Неудивительно, что ее заинтриговала искренне-отважная манера исполнения Игоря Растеряева, в которой он повествует про всепоглощающее пьянство, всепроникающий ислам и любовь к родине, какой бы она ни была, тем более что у него она — вовсе не уродина.
За короткое время ролик с песней про комбайнеров посмотрели более миллиона человек.
После этого появились «Русская дорога», «Ромашки», «Казачья», «Богатыри»… В начале февраля у Растеряева вышел первый альбом.
Незамысловатым народным языком — но без этих псевдосельских словечек вроде «имает» или «кочет» — говорит он то, что мечтали бы сказать вслух многие, но не решались. Например: «Кондолиза Райс — сучка». А разве есть такие в наших пределах, кто думает по-другому? Или вот: «Русская деревня вымирает от водки». И это не новость. Но очень хотелось бы потешиться над тем, как об этом спел бы некто Стас Михайлов.
Между тем сам Игорь Растеряев оказался не так прост, как тот парень в ролике — взлохмаченный, с физиономией неумеренно употребляющего тамады. Многие «клубящиеся» приходят посмотреть на периферийное чудо, а видят коренного питерца из семьи художников, артиста театра. К тому же не пьет и не курит, и даже имеет на этот счет логичное оправдание: «Боюсь исчезнуть как вид».
В своих песнях он помещает деревню и город по разные стороны некоей воображаемой границы. Но не баррикады. «Далеко от больших городов, // Там, где нет дорогих бутиков, // Там другие люди живут, // О которых совсем не поют». Там, в деревне, и только там, по его убеждению, проистекает не замутненная ложью и блажью русская жизнь. И вот что еще: тамошние жители, в отличие от горожан-офисян, работают, а не дурью маются: «Комбайнеры, трактористы, грузчики арбузных фур, // Эти парни не являются мечтой гламурных дур».
Вова Буравлев — один из них. Человек в своем роде уникальный: лесовод и пастух, штудирующий древнегреческих философов; выходящий на пастбище со словарем Брокгауза и Ефрона. Всего Шопенгауэра истрепал. Слушает пластинки Шнитке и речи известных государственных деятелей.
— Представь картину, — рассказывает Растеряев, — он пасет овец, за поясом книжка. Подхожу. И такой происходит диалог: «Что читаешь, Вован?» — «Да Гомера перечитываю. Дельно пишет. А Конфуций — говно».
Растеряев — певец антигламура? Он себя таковым не ощущает. Хотя если люди хотят так думать… Желание почтенной публики — закон.
— Сижу я дома, никого не трогаю, — говорит Игорь, жадно прихлебывая тюрю из плодов терновника, чисто казацкую пищу. — Звонят из одного журнала: «Давай репортаж. Только надо в студии сфотографироваться. Какой у тебя размер одежды и обуви?» — «Подождите, вы спутали, наверное, я же не Наталья Водянова, я же из Глинищ, кореш Лёхи Ляхова, сосед Вовы Буравлева».
Тынс-тынс-тынсЕму нравится находиться по ту сторону «границы», в селе Раковка, на родине отца, где одеваются в ноское и немаркое, где чище воздух и отношения между людьми. Хотя по Питеру он ходит в брендовой одежде и ездит не на «козле» — на иномарочке. Трагический дуализм или секреты актерского мастерства?
— Сижу дома, никого не трогаю, — вспоминает он весело, рассказывая свою очередную историю многочисленным раковским родственникам, двоюродным братьям, дядьям и теткам, которых по-местному ласково зовет дяденьками и тетеньками. Его твердое питерское «г» сначала незаметно становится мягче, а вскоре он уже безудержно «хэкает». — Звонят: «Мы из государственного агентства по делам молодежи. Хотим снять клип». Серьезная контора.
— Как определил, что серьезная? Потому что государственная?
— Нет, не поэтому. У серьезной справа должен висеть портрет Медведева, слева — Путина.
— Так и было?
— Почти. Заходим в кабинет. Видим, что Медведев-то на месте, а вот Путин выпилен в бетонном простенке электролобзиком. Монументально. В профиль. А за столом сидит товарищ в тельняшке с лицом комсомольского вожака. «Привет, ребята, я Вася Якеменко. Ну, что я тебе могу сказать? — говорит Вася. — Вот, хотим мы тебе клип сделать. Мне у тебя в “Комбайнерах” понравились две вещи. Ритм бодрый. И второе: в Москве одни тридварас. На этом наше совещание считаю законченным. Идите, работайте». Выдают мне режиссера, съемочную группу. Мы приезжаем в Раковку. Набираем артистов — чуть ли не все жители массовкой заделались. Вовка Буравлев, кореш, в главной мужской роли. Анюта Коняшкина, соседка, — в главной женской. Косит два дня от учебы в арчединском лесхозе — ради искусства.
— У клипа, говорят, должна быть концепция.
— Концепция простая. Мальчик Вова утром после гуляний провожает девочку Анюту, подходят к калитке ее дома. Бабка ее палит, Вову прогоняет костылем. Он бежит, начинается песня. Мы видим, как он заводит мотоцикл «Урал» и едет в поле, где уже собран консилиум комбайнеров под руководством фермера дяди Саши Гурова, которого сыграл дядя Саша Гуров. Приезжает Вова, глушит мотор, подбегает в кепке и майке Russia к дяде Саше. Тот ему: «Вова, что же ты? Солнце уже высоко, а поле не убрано». Он в ответ: «Дядя Саша, вспомни, ты же сам был бабник». А параллельно я — расположился на колодочке и песню играю. Одним словом, фильм «Вкус хлеба», вторая серия. Тем временем Анюта Коняшкина, которая, ежу понятно, доярка, вместе с подружками гребет навоз. Но так как все фермы у нас были развалены еще в девяностых, то снимали мы на личном подворье тети Наташи Кудряшовой. А дальше они встречаются там, где снова я, только уже на сцене. По дороге их, конечно, цепляют плохие парни, которые пьют водку и закусывают арбузами. Но влюбленные не замечают их хамства и садятся в зал. Все.
— Что же клипа не видно в эфирах? Нехорош вышел?
— Понимаешь, к самому клипу у меня претензий нет. Клип качественный. Другое дело, что видеоряд не отражает песни. И аранжировка получилась дискотечная. Тынс-тынс-тынс: «Выпил C2H5OH, // Cел на “Ниву Ростсельмаш”, // На ДТ, «Дон-500», Т-150, // Покормил перед этим поросят…» Я подумал: зачем мне это? Чтобы светануть мордой на экране? Это будет не обо мне. И самое главное — не о комбайнерах. Это будет о продаже клипа на канал «Муз-ТВ».
— Все пропало?
— Мы не привыкли отступать. Я позвонил своему однокурснику Юрке, взяли камеру, приехали в Раковку и все сделали за два дня — фрагменты этого клипа мы теперь на концертах крутим. Картинка такая: сидит девочка и лепит из хлебного мякиша человечков и комбайн, а на настоящем комбайне сижу я, пою. Девочка подносит человечка к глазам, и в кадре появляется лицо настоящего комбайнера. Берет другую фигурку — другое лицо. И так четырнадцать лиц. Реальных, своих, местных, как они есть. Чтобы они стояли, смотрели на этих гламурных дураков и спрашивали: «А сколько ты намолотил ячменя в своей жизни, чучело?»
Я крокодилВ отличие от многих ютубовских звезд, Растеряев успел много чего добиться и до того, как проснулся знаменитым.
После окончания Санкт-Петербургской академии театрального искусства он с товарищем отправился трудоустраиваться в БДТ. Вышли на сцену, показали, что задумали. В зале — Кирилл Лавров.
— У этого голоса не слышу, а у этого лица не вижу, — сказал мэтр.
А Игорь ему:
— Вы, Кирилл Юрьевич, свет бы нормальный включили. Кто же острохарактерных при дежурном свете смотрит?
В общем, в БДТ поступить не удалось. Зато взяли в камерный «Белый театр».
Труппа зарабатывала детскими представлениями, разъезжала на «шестерке» ввосьмером. Среди партнеров Растеряева были Ревушка-коровушка, Гонзик и дед Габадей. Сам Игорь играл крокодила. В соответствии с традицией средневековых ярмарочных мистерий ему надо было выйти на сцену и первым делом сообщить зрителям: «Я крокодил». Чтобы не было иллюзий.
Хвост и нос мазали зеленкой.
— Помню, однажды пришлось спать в здании дома культуры, завернувшись в кулисы, а Андрюха, коллега, разматывал нас в туалет. Иногда на спектакли приходили бродячие собаки. А детей мы делили на хороших и плохих: хорошие садились в зале и сразу начинали играть в тетрис, плохие доставали лазерные указки и метили нам прямо в глаз.
Сейчас в питерском музыкально-драматическом театре «Буфф» Игорь Растеряев занят в спектаклях «Женя, Женечка и “катюша”» и «Небесный тихоход». В детских спектаклях и на елках играет волка.
— Я пока не нащупал этот образ, — говорит. — А напарник на раз его делает.
Заходим в дом очередных раковских родственников. Растеряеву надо всех обойти, раз приехал, никого не обидеть вниманием.
— Как там у бати в Питере дела? — спрашивают дяденьки и тетеньки.
— Ходили тут с ним в филармонию. — Игорь, как всегда, на серьезные вопросы отвечает байкой. — Заявляемся, а там дискуссия. «Элитарное и массовое искусство». Кругом интеллектуалы, гуманитарии. Кто-то на рояле что-то, дядька стихи читает, а тетка кувыркается.
— А о чем стихи-то?
— Я не очень понял. Это же элитарное искусство. Зато потом начались дебаты. Мне запомнилась фраза одной дамы: «Я вам заявляю, как дочь двух музыковедов и внучка одного композитора…»
Бабло не спитОн больше любит спрашивать, чем отвечать.
— Как ты относишься к Шевчуку? — спросит.
— Ну, музыкант, по-моему, не должен так глубоко залезать в политику, — отвечаю.
— Ага, — то ли соглашается, то ли нет, не разобрать.
— А как тебе эта идея с георгиевскими ленточками — дарить их всем на День Победы? — снова спрашивает он.
— Хорошая идея. Только надо было тендер нормальный провести на их изготовление, а не отдавать своим, прикормленным.
— Ага. — По крайней мере записал себе в мозг.
Редко встретишь человека, который так внимательно слушает не себя. Бог знает, как оно потом и во что трансформируется. В нашем случае трансформировалось в новый хит. Так и называется — «Георгиевская ленточка». Через месяц после Раковки я уже слушал эту песню на концерте Растеряева в Москве: «Сегодня эту ленточку носить // На сумке можно, можно — в виде брошки. // Но я прекрасно помню и без лент, // Как бабка не выбрасывала крошки».
Впрочем, реципиенты тоже не дремлют сложа языки. Особенно когда дело касается похабщины.
— Сижу дома, никого не трогаю, — вспоминает. — Звонок. Баритональный бас: «Але, Игорь? Растеряев? Это монах Афанасий с Афона. Ты что же, мерзавец, делаешь?» — «Извините, а что случилось?» — «Мы тут в монастыре тебя уже почти уважать начали, как вдруг наткнулись на песню про Лину и Дашу, которые идут нах…» — «Простите, это из раннего». — «Ты давай не оправдывайся. Материть наших хороших русских девочек запрещаю. Ибо сам иногда матерюсь». — «Это как же, батюшка-монах?» — «Ну, как-как. Приезжают летом губернаторы российские. У них там леса горят, а они на святую землю приперлись. Ну, я им прямо с порога и зарядил: “Пипец вам, ребятки, скоро настанет”. — «Какой пипец?» — «Залезь “ВКонтакт” — узнаешь. Набей: “монах Афанасий”, песня “Поздняк метаться”. И в моем “ЖЖ” зацени раздел “Чемодан, вокзал, Баку”. Ничего, мы тебя на перековку-то на Афон возьмем». Короче, еле отбоярился.
— Точно монах? Может, сумасшедший? — спрашивает тетенька.
— Да вроде действительно монах. Я набивал в интернете песню «Поздняк метаться». Там речь о том, что на шахте «Распадская» случился взрыв, а Абрамович, гад, тем временем купил два замка. А после моего первого концерта он сделал запись: «Из народного певца в деревенские клоуны».
Впрочем, и без всяких монашеских наставлений Игорь Растеряев не спешит обналичивать свой талант и скороспелую известность.
Дело к ночи, а мы едем на машине по темным раковским полям. Звонит телефон. Оказывается, руководство завода «Ростсельмаш» решило его премировать за наиболее полное раскрытие образа сельского труженика. Предлагают приехать и забрать 350 тысяч рублей. Игорь не ханжа — если из лучших побуждений, почему бы и не взять? Но впоследствии он передаст их фонду «Подари жизнь», потому что обнаружится, что директор предприятия возглавляет политическую «Партию дела» и с премией не все так бескорыстно.
— Ты вообще заработал хоть что-то? — спрашивает его тетенька Галя.
— Я решил, сам не знаю почему, в эту новогоднюю кампанию вообще от чеса отказаться. Хотя предложений было много: Красноярск, Иваново, Казахстан. До 200 тысяч рублей в час обещали.
— Кто может отказаться от 200 тысяч рублей в час?
— Я как-то боюсь. Одно дело, когда ты играешь на ложках на корпоративе. И совсем другое дело, когда ты поешь про деревенских пацанов, которые умерли от водки. Мне не хотелось бы превращать это в развлекательную историю. Я принципиально не против корпоративов и зашибания бабла. Но пока еще не разобрался в себе. Решил притормозить, до выхода альбома.
Кстати говоря, многие из раковских в разное время работали в Москве. И сделали удивительный для себя вывод, что столичный люд встает раньше, чем деревенский, поднимающийся с первыми петухами: «В шесть утра едешь в метро — уже полно народу! Отчего так? Бабло не спит, говорят, и человеку спать не дает».
Москва — такое место: если кто засветился и баблом пахнет, такого в покое долго не оставят.
— Сижу дома, никого не трогаю. На меня только-только это все свалилось, и я еще не знал, куда ходить, что говорить, как себя позиционировать. По наитию шел. И немного заблудился. Попал на один федеральный телеканал, на ток-шоу. Я думал, может, там серьезная какая передача, может, мы поговорим про аграрный сектор. Прихожу с баяном, смотрю — какие-то два скорохвата сидят. Ролик прокрутили мой и начали глумиться: «Чего ты нам впариваешь? Нам сказали, ты комбайнер, а ты в дорогой толстовке. Откуда?»
Я сначала даже подумал, что они не в адеквате. Отвечаю: «В чем дело, товарищи? Я из Санкт-Петербурга, артист». А они ни в какую: «Ну давай, пой нам». Честно говоря, мне если что и захотелось в тот момент, так это точно не петь. Ладно, думаю, попал как хрен в рукомойник — лай не лай, а хвостом виляй. Пою про «Раковку». А эти подвывают. В общем, дальше было так: один из них кидает в меня скомканной бумажкой. Я сдержанный паренек. Говорю: «Не нравится мне ваша передача. Я думал, мы будем разговаривать о проблемах российской деревни, а тут какая-то херня». И ушел. Послал негромко, как положено.
— И это показали по телевизору?
— В эфир не вышло. Появилось в интернете. Если быть циничным и учитывать все эти шоу-бизнесовские прихваты, то мне это только на руку сыграло. Все стали говорить: ты крутой! И этих ребят в интернете стали есть поедом и даже серьезно угрожать. У нас же народ берегов не видит. А мне стали приходить такие, например, сообщения: «Кузнецкий ОМОН готов разобраться». Короче, удалось это дело погасить кое-как. Я написал в Сети, чтобы заканчивали травлей заниматься. Мы даже с ними помирились вроде.
— Теперь подобные предложения с ходу заворачиваешь, не доводя дело до эфира?
— Я мягко стараюсь с людьми разговаривать. Но они ведь все равно давят, давят, давят. Вот недавно предлагали фильм снять. Читаю сценарий — там примерно то же самое, что в клипе Васи Якеменко. Отвечаю: «Ну зачем это?» Не понимают. Тогда я вдруг вспомнил, что на людей больше всего действует честность. На всех без исключения. Поэтому я так напрягся немного для правдоподобия и резко говорю: «Что я, по-вашему, сердце в форточку, что ли, выкину?!» С интонацией хронического невротика.
Паяц? Паяц, но какой находчивый!
— Подействовало?
— Они сказали: «Хорошо, хорошо. Вы только не волнуйтесь».
Быть добруПетляем полями. Как едем, на что ориентируемся — непонятно: глазу не за что зацепиться. Наш «жигуль», как неким оберегом, украшен хромированным волговским оленем. Навстречу движется машина. Это Саня Белоножкин, бывший гаишник, теперь пенсионер. Если бы у него как раз сегодня не было дня рождения, его стоило бы выдумать. Водка по зимнему варианту — теплая. Бывший гаишник тостует: «Быть добру!»
Здесь вообще везде шолоховщина: если самогон, то в трехлитровых бутылках, если завтракать, то целым петухом.
Бродим по хутору Глинищи. Заглядываем в домишко, который Игорь купил лет десять назад, — здесь, кстати, снимали тот самый ролик «Комбайнеры». Идем дальше. Разрушенные, брошенные дома чередуются с жилыми. Повсюду грусть, шныряют полудикие кошки. Игорь тычет пальцем то в одну хату, то в другую: здесь, сообщает, товарищ умер от выпивки, там — еще. Иллюстрация к его песне «Ромашки»: «Чтоб ни работы, ни дома, // Чтоб пузырьки да рюмашки, // Чтоб вместо Васи и Ромы // Лишь васильки да ромашки».
— А вот дом моего кореша Гриши Выпряжкина. Когда он в армию уходил, его медики осмотрели и хотели в Москву отправить — в институт изучения человека. Сказали: двухсотпроцентное здоровье, как из энциклопедии шагнул к ним в кабинет. Все было идеально. Умер в 56 лет от водки.
— Дядя Саня умер, знаешь? — спрашивает Игоря брат Васек.
— А он от чего?
— От того же. Как раз продал гараж. Ну и загулял.
— И дядь Витя?
— И дядь Витя.
— А был еще один — утонул, он снайпером работал во вторую чеченскую. Другой на мотоцикле разбился. Вспомни, сколько пацанов младше нас уже померли, — машинально удивляясь, говорит брат Василий. — Тридцатник стукнул, и отъехали. А помнишь девушку? Она с постели перестала вставать. С утра просыпалась и лежала: нет никакого смысла, говорила.
— Чем здесь люди занимаются, трудно представить. Ну ладно — по хозяйству. А так? — спрашиваю я риторически.
— А «так» здесь не бывает, — отвечает Игорь.
При чем тут власть?В Раковке и Глинищах к Игорю, честно говоря, относятся неоднозначно. Есть за ним кое-какие косяки. Он, например, дружит с божьим человеком Леней Макарочкиным, которым многие остальные брезгуют. До сих пор Игорь блестяще его копирует. Впрочем, о нем говорят разное: не то юродивый, не то йог.
Мало кто из земляков способен признать в Игоре талант. Что это: глотку драл перед девками у магазина — и вдруг звезда!
— Считай, на его песнях целое поколение у нас выросло, — сообщает тетушка. — То ДДТ споет, то Высоцкого, то дядю Васю Мохова.
— Пятичасовые концерты ежедневно давал, — подтверждает Игорь. — Вернее, еженощно. Надо было стараться — не схалтуришь. Люди приходили серьезные. Одни братья Лянги чего стоят! После такой закалки меня ни один сольник не испугает.
Все растеряевские песни таковы, что требуют обсуждения за накрытым столом. Будь я политическим журналистом, можно было бы написать, что песни Игоря Растеряева открывают простор для широких общественных дискуссий.
— Когда жрать нечего, народ думать начинает, — реагирует Вова Буравлев на «Ромашки».
— Грабить они начинают, а не думать, — отрезает его отец.
— И это тоже, куды деваться, — нехотя соглашается сын.
— Куды деваться? Город в деревню придет. Продразверстки начнутся. Эти алкаши комиссарами станут.
— Такое уже не вернется.
— Вернется. Это же Россия. Здесь все всегда возвращается.
Говорить «за политику» с Игорем трудно. Он ее чурается. Терпеть не может, когда его тянут под какие-то знамена. Потому и сам никого ни к чему не призывает, своей точки зрения не навязывает. Он избегает прямых оценок, он вроде локатора: получит сигнал, отразит в байке или в песне, а дальше — сам решай.
— Сижу дома, никого не трогаю. Звонит мне какая-то девушка из Сочи, говорит что-то, говорит — и я вдруг понимаю, что она меня ошибочно принимает за мастера-исполнителя русских народных песен. Я решаю ее не разубеждать. «Да, поем русские. “Ой, мороз, мороз”. С детского сада. “Шумел камыш” — моя коронка. И ту знаем. И эту выучим». А сам думаю: выступление еще не скоро — подготовлюсь, подберу на гитаре, выйду там, пущу романтическую слюну. Тем временем выясняется, что это мероприятие в каком-то ресторане проводит администрация Волгоградской области — программу социальную презентует, что ли. Прилетаю. Мне все нравится. О пальмы трусь как сумасшедший — еще бы: первый раз их вижу вживую. Прихожу в ресторан. Мне говорят: «Будешь выступать после группы “Сплин”».
Я в ужасе.
— Извините, — говорю, — вы представляете: они устроят драйв, раскачают публику, а потом выхожу я и начинаю выводить «С чего начинается Родина?» на акустической гитаре. Давайте я вам лучше что-нибудь на гармошке — нашенское, драйвовое. Они: «Давай. А что ты можешь?» Я: «То-то и то-то. И Шевчука».
Как же у них вытянулись физиономии! Вот так, — показывает, профессионально гримасничая. Получается маска из фильма «Крик». — «Какого Шевчука? Ты что, не знаешь? Шевчук же враг Путина!» Я им говорю: «Стоп, вы понимаете, что вы вот этими своими выходками идете сейчас вразрез с основными постулатами модернизации Дмитрия Медведева? У нас вообще что? Совок или демократическое общество?» А они меня даже не слушают. Такси ловят: «Везите парня в гостиницу, пусть там опомнится. Все. Мероприятие в семь». Я уезжаю, сижу в номере, думаю: что же делать? Решаю, что надо ударить их же оружием — идеологией.
Приезжаю, значит. Тут же нарисовывается администраторша, лукаво щерясь: «Игорек, все по списку. Начинаешь с Гарика Сукачева…» Я ее ласково так прерываю: «Вы извините, дело, конечно, не мое, но я бы на вашем месте Гарика поостерегся исполнять». — «А что такое?» — «Вы в Яндексе давно были?» — «Не очень». — «А вы не видели, кто на митинге в защиту Химкинского леса стоял на одной трибуне с Шевчуком?» — «Кто?!» — «Да Гарик ваш и стоял». — «Да ты что! Убираем! Срочно!»
Потом я в друзья Шевчука записал всех, чьи песни поленился выучить на гармошке. В оппозицию попали приличнейшие люди. Причем эти организаторы смотрят на меня и вроде как допускают, что я могу наврать, но этот вот страх, сидящий в них, не дает им со мной спорить — и они убирают, убирают, убирают. Потом я совсем обнаглел. Понимаю, что, убрав, надо предложить кого-то взамен. И я тут вспоминаю, что есть замечательная песня Булата Окуджавы «Десятый наш десантный батальон». Мне ее не то что выучить — мне ее уже не забыть никогда. Потому что сотни раз ее слышал на репетиции спектакля «Женя, Женечка и “катюша”». И вот говорю я по-хамски: «Есть такая замечательная песня, вы ее почему не вписали?» Они: «Какой еще батальон? При чем тут Окуджава?» — «А вам неизвестно, что Булат Шалвович написал эту песню, пообщавшись с ветеранами Сталинграда?» — «Что? Правда? Это же наша волгоградская тема». — «К чему и веду». — «Берем, берем!»
Короче, таким макаром я вписал туда все, что люблю и умел на гармошке: «Сектор Газа», «Чиж» — все они тоже стали заядлыми сталинградцами. В итоге я пою что хочу. А организаторы перешептываются. Один: «Нет, ну ты слышал, а? Родное все». Другой: «Ну а че? Подготовился парень». Под конец прибегает организаторша: «Начальство уехало! Давай Шевчука. Мы его лю-ю-юбим!»
И вот скажи мне после этого, дяденька: при чем тут власть?
Сольный концерт Игоря Растеряева в Москве. Заодно презентация его первого альбома. Популярный клуб заполнен почти до отказа. Публика по большей части трезвая. Если двумя штрихами — работники того самого офисного труда, которым автор противопоставляет героев своих песен. Впрочем, попадаются и попы без ряс, и скинхедоподобные юноши — все-таки патриотическая тематика. Игорь Растеряев, как Советский Союз, сплачивает этот разнородный зал на целые полтора часа. Дружнее всего подпевают в ключевом месте «Русской дороги»: «Запомните загадочный тактический прием, // Когда мы отступаем, это мы вперед идем!»
Не то чертовщина, не то кутузовщина. Хотя, скорее всего, все тот же тютчевский аршин.
http://www.rusrep.ru/article/2011/02/15/rasteryaev
©Болельщик ФК "Сибирь" Bratec Hulio
