диакон Андрей Кураев
ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ГОРЫ: ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Я не знаю, почему именно девятнадцатого августа празднуется Преображение. Но я – хотя бы отчасти – понимаю, почему Преображение празднуется вообще.
Религией Преображения нередко называют само православие. Христианство не согласно видеть в мире тюрьму, из которой душе надо совершить побег (быт самой тюрьмы при этом предоставив тлену и безмыслию). Но еще менее намерено христианство в нынешнем состоянии мира видеть именно те чертоги, в которых человек должен поселиться навечно. Оно стремится соединить человека с горним миром – тем самым освятив мир дольний. В Евангелии Царство Божие сравнивается с закваской. Дрожжевая закваска, брошенная в тесто, должна взойти. Но, дорожа закваской, не следует ее все же слишком усердно извлекать из теста. Она на своем месте и, поглощаясь окружающей массой, делает свою незаметную и вроде бы медленную работу – заставляет тесто дышать. Это стремление изъять дух из мира, отделить христову закваску от мира людей подметил у гностиков (раннехристианских еретиков, стремившиеся совместить языческий оккультизм с некоторыми библейскими сюжетами) Владимир Соловьев: исход мирового становления «во всех гностических системах лишен положительного содержания: он сводится, в сущности, к тому, что все остается на своем месте, никто ничего не приобретает. Мир не спасается; спасается, то есть возвращается в область божественного, абсолютного бытия, только духовный элемент, присущий некоторым людям (пневматикам), изначала и по природе принадлежащим к высшей сфере. Он возвращается туда из мирового смешения цел и невредим, но без всякой добычи. Ничто из низшего в мире не возвышается, ничто темное не просветляется, плотское и душевное не одухотворяется... Мир не только ничего не приобретает благодаря пришествию Христа, а, напротив, теряет, лишаясь того пневматического семени, которое случайно в него попало и после Христова явления извлекается из него. С выделением высшего духовного элемента мир навеки утверждается в своей конечности и отдельности от Божества» .
А Преображение Христа произошло так: «Взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна и возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как снег» (Мф. 17:1-2). Это не было фокусом или простым чудотворством. Вскоре после этого дня Христос пойдет в свой последний путь в Иерусалим. Там ученики увидят Его оплеванным, бессильно падающим под крестом... А потом увидят воскресшим, сияющим, непобедимым... Проще всего, услышав о пасхальных метаморфозах Христа, сказать: «Этот Иисус, мол, был хорошим человеком, праведником, а потому после его смерти Бог наградил его Своим сиянием и силой. Богом-то Иисус, конечно, не был, а если и стал – то после смерти, совершив подвиг восхождения из нашего мира в мир астралов»... Нет ничего более далекого от христианства, чем популярное ныне «астральное» богословие. И, чтобы апостолы не заразились какой-нибудь формой «рерихианства» первого века, Христос еще до Голгофы показывает им полноту Божественной силы, которую Он несет в Себе; чтобы ученики, видя Его униженным и распятым, не усомнились в Нем – Он прежде являет им подлинную Свою славу. Сейчас, на Фаворе, они должны увидеть в Нем Бога, чтобы видя затем униженного человека, понять добровольность Его отказа от собственного всемогущества. «Страдание убо разумея вольное» – поется в праздник Преображения о смысле фаворского откровения для апостолов.
Лишь на одно мгновение приоткрылась «завеса плоти Его» (Евр. 10:20) – и сквозь смиренный облик сына назаретского плотника проглянул неприступный свет Сына Божия.
...Апостолы потрясены – «они были в страхе» (Мк. 9:6). Древнерусские иконы, обычно столь сдержанные в передаче человеческих чувств и движений, представляют апостолов опрокинутыми навзничь, пытающимися заслониться от пронизывающего их света... Но проходит первая потрясенность. Дар речи возвращается к ним. Разум, пожалуй, несколько запаздывает с возвращением. Из уст Петра вырывается искреннее, но странное предложение: «Господи! Хорошо нам здесь быть! Если хочешь, сделаем здесь три кущи», т.е. останемся здесь навсегда. (О том, почему неразумно его предложение о вечном пребывании на Фаворе – будет сказано особо.) Но вот что удивительно: апостол предлагает сделать лишь три кущи (палатки): одну для Иисуса и две для явившихся в божественном свете пророков Ветхого Завета, Моисея и Илии. Петр, надеясь остаться в их обществе навсегда, не предлагает поставить жилище для него самого!
В мистической литературе часто сравнивают состояние человека, приведшего свою любовь к созерцанию любви Вечной, с опьянением. Он не помнит себя от радости, он говорит странные вещи, потому что слова бессильны перед полнотой видения... Но пьяный, как известно, еще и не лжет. То, что у него на сердце, или точнее, в глубине сердца – выходит к нему на язык. О чем же говорит «опьяненный» Петр? Оказывается и в изумленном состоянии он не помнит своих «интересов», не заботится о себе, не ждет личных выгод. Он хочет делать добро (или хотя бы знак любви и почтения) – другим: Илии и Моисею...
Но Христос отклоняет этот добрый порыв Петра. На Фаворе нельзя оставаться. С Фавора уже видна Голгофа, и надо идти к ней. Единственные слова, которые Христос сказал ученикам на горе Преображения – были о Его предстоящих смерти и воскресении. Евангелист Марк отмечает, что сходили апостолы с горы, пораженные уже не столько тем, что они видели, но услышанным предсказанием о Распятии. Да, поистине, главная тайна христианства является и в этом небольшом повествовании о Фаворе.
На горе Нагорной проповеди Иисус рассказал людям, чего ждет от них Божественная любовь; раскрыл глубочайший смысл древних заповедей; обновил их новыми призывами. Разве большего можно требовать от пророка?
На горе Фавор Иисус явил людям Бога, осиял их Божественным светом. Разве большего можно ждать от Божества, пришедшего к людям?
Оказывается, этого мало. Без третьей Евангельской горы – Голгофы – пришествие Христа неполно и бессмысленно. Мало однажды увидеть Бога. Надо суметь еще сохранить в своем сердце горний луч; надо вырваться из-под власти не мира, но смерти... Фаворское чудо пока осияло лишь апостолов, но не вошло в страдающий мир. И как бы в подтверждение этого, у подножия горы Иисуса и его учеников встречает самое очевидное и страшное проявление греха и исковерканности нашего мира. Им встречается бесноватый мальчик. Не просто больной – но одержимый, то есть человек, в котором вся его воля и сила испепелена, а сам он превращен в пустышку, в игрушку в руках беса. И не просто бесноватый – но ребенок. Не человек, который своими грехами и «астрально-колдовскими» играми сам опустошил свою душу и сделал ее смрадным жилищем, а мальчик, который стал оружием греха еще до того, как сам начал умножать в мире грех. Вся униженность человека, все бесстыдство зла явились на эту встречу близ Фавора... Мальчика Христос освободил. Но, чтобы освободить все человечество – нужно было чудо большее – нужна была искупительная смерть самого Посланца.
Именно поэтому доброе желание Петра было безумно. Останься он, и по его мольбе Христос на вершине горы – и не было бы чуда у подножия Фавора. И не было бы таинства спасения на вершине Голгофы... На древних иконах Преображения, о которых я уже упоминал, есть проповедь об этом, самом главном в христианстве. Христос на них трижды изображается стоящим на одной и той же горе. Слева Он подводит апостолов к вершине, рукой приглашая их к подъему. Это понятно: чтобы увидеть Бога, надо приложить труд, взойти, как говорится в одном церковном песнопении, «на гору высоку добродетелей». Затем, в центре – миг самого Преображения. А в правой части иконы уже в третий раз мы встречаем Христа, и обращаем внимание на Его приглашающий жест – на этот раз призывающий к спуску. На Фаворе нельзя оставаться не потому, что – трудно, а потому что Бог не разрешает. От средних веков дошел к нам простой совет: если в молитве твой дух вознесен даже до третьего неба и ты видишь самого Творца, а в это время к тебе здесь, на земле, подойдет нищий и попросит накормить его – для твоей души полезней отвернуться от Бога и приготовить похлебку... «Бывает, – приоткрывает мир своего сердечного опыта преподобный Иоанн Лествичник, – что когда стоим на молитве, встречается дело благотворения, не допускающее промедления. В таком случае надо предпочесть дело любви. Ибо любовь больше молитвы».
На заре православного монашества преподобный Макарий Египетский предупреждает пылких учеников: «Совершенная мера духовного созерцания потому и не дается человеку, чтобы имел он время заняться попечением о братиях».
И на этой иконе Христос посылает своих учеников в мир – на преображение мира...
В свете Христовом мир меняется, а не отменяется. Фавор не оставляет места мрачному нигилизму всевозможных йог. На фаворской вершине сверкнул нетварный, неотмирный свет – и мир не был сожжен им. Одежды Христа стали белыми как снег – но остались одеждами. Тело Христа блистало как солнце – но Христос не развоплотился. Петр видел Единый свет мироздания – но не превратился в ангела или в Моисея, остался Петром, со своими реакциями и устремлениями.
Можно не соглашаться с тем, что на евангельских горах человеческая жизнь была вырвана из под власти вечного и необратимого умирания. Но трудно не заметить, как под действием евангельских лучей изменилась человеческое самопонимание. Во всяком случае без краткого и, казалось бы, не очень понятного евангельского повествования о Преображении Христа не появились бы простые строки Мандельштама, безыскусно удивляющегося, что человеку, живому и целому, есть место перед Творцом:
Дано мне тело – что мне делать с ним
Таким знакомым и таким моим?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла Вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло...
Спустя десять лет после написания этих, строк Мандельштам скажет – «Я христианства пью холодный горный воздух». Напоенный светом воздух горы Фавор.
... Как там, кстати, с дождичком на Илию?